подумал, уравняли.
— Разглядел? — спросил хозяин, дав ему постоять на краю ямы. — Пошёл вниз.
Он замешкался и тут же получил сильный удар в спину, от которого не так спрыгнул, как упал вниз. Мгновением позже на него упал Джадд, хозяин захлопнул крышку и лязгнул ключом в замке.
— Сколько сидеть, хозяин? — успел он крикнуть.
И услышал:
— Пока не выпущу.
Стоя на дне ямы, они услышали, как хозяин вышел и запер снаружи дверь сарая. Какое-то время они стояли молча, словно не могли осознать до конца случившееся. Полной темноты не было: сарай достаточно щелястый, и когда глаза привыкли к сумраку, он смог оглядеться. Училищный карцер был, пожалуй, попросторнее, не говоря об одиночке для первичной обработки. Айгрин стоял, прижавшись к бревенчатой стене, и так же зорко наблюдал за ним. Продолжать драку почему-то не хотелось. К тому же он успел оценить силу и вёрткость противника, а в тесном пространстве поруба наиболее вероятным исходом была смерть обоих.
— Ну, — нарушил он молчание первым. — Ты воевать, — передразнил он айгрина, — ты раб. Теперь что скажешь?
Айгрин осторожно пожал плечами, сплюнул кровь из разбитых губ и ответил.
— Ты раб. Я раб. Что ещё?
— Раб, — повторил он, — я раб.
До него будто только сейчас, через два с лишним года, после двух торгов и сортировок, после всех бесконечных порок и избиений дошло наконец, кто он. И повернувшись к айгрину спиной, он, бешено хрипя эти слова, бил кулаками по скользким брёвнам, пока не опустился на землю в изнеможении, понимая, что никто никак и ничего изменить уже не может. Кажется, он даже заплакал. Айгрин всё это время молчал, сидя на корточках у другой стены. Его смуглое лицо почти сливалось с темнотой, и только по блеску глаз можно было его определить…
…Гаор невольно улыбнулся воспоминанию. Говорят, совместная драка делает друзьями, сидение в порубе тоже…
… Они долго сидели молча, каждый в своем углу. К ночи, о которой они узнали по сгустившейся темноте, им принесли поесть. На верёвке через решётку кто-то — им снизу было не разобрать лица — спустил корзинку с двумя горбушками хлеба и маленькой корчажкой воды. Они взяли хлеб, передавая друг другу корчажку, напились, опустевшую корчажку поставили в корзинку, и её сразу вытянули наверх.
— Пошёл, — сказал наверху хозяйский голос, — живей, а то третьим окажешься.
И хлопнула наружная дверь.
— Это нет смерть, — тихо сказал айгрин.
— Да, — согласился он, — не смертельно. Ты… был уже здесь?
— Здесь нет, — ответил айгрин, — лагерь да. Там бетон. Вода нет. Хлеб нет. Там смерть.
Он кивнул. Про лагеря для военнопленных ходили кое-какие довольно мрачные слухи, но он им не то, что не верил, а повторял расхожее: «А с нашими они что творят? Огонь справедлив», — и тут же забывал об услышанном. А о том, что творили айгрины с попавшими в плен, он знал, как все, и даже больше. И не понаслышке или из газетных статей, а «Вестник Военного ведомства» или по-простому «Кокарда» им в руки попадала часто, нет, тем статьям, он уже тогда не верил, а видел, сам, своими глазами: публичные казни пленных были любимым развлечением айгринов ещё в Вергере. Когда для устрашения осаждённых демонстрировали им, что с ними будет. С тех пор он и боялся плена больше всего. Интересно, а где Джадд попал в плен?
— Джадд, — позвал он, впервые назвав айгрина по имени.
— Да, — помедлив, отозвался айгрин.
— Ты где попал в плен?
Джадд произнёс странное гортанное с придыханием слово, которое он не то что понять, даже повторить не мог.
— Где это?
Джадд не ответил. И после долгого молчания спросил сам.
— Ты воевать где?
Он перечислил.
— Вергер, Алзон, Валса, Малое Поле, Чёрное Ущелье.
Джадд не понял его. Вернее, как он довольно быстро сообразил, айгрин эти места называл по-своему. Но как? Может, они и в самом деле воевали в одних местах, но понять это невозможно, названия не совпадали, не были даже похожими.
— Ты пехота? — спросил Джадд.
— Да. А ты?
Джадд ответил опять непонятным словом, а потом очень похоже изобразил звук летящего снаряда.
— Артиллерия? — догадался он.
— Да, — сказал Джадд.
Он кивнул. Они не видели уже друг друга в сгустившейся темноте и говорили, обращаясь в темноту, как сами с собой…
…Гаор посмотрел на карту, проверяя себя. Нет, всё правильно. Теперь ему в тридцать первый посёлок. И там он заночует. Дезертиров больше нет, во всяком случае, он о них не слышал…
…А с Джаддом их тогда продержали в порубе трое суток. Для тепла они спали, прижимаясь друг к другу спинами, говорили мало, больше молчали, но если говорили, то правду, не увиливая. Чего им, двум сержантам — он помнил названия айгринских чинов, и им удалось выяснить звания друг друга — ставшим рабами, скрывать друг от друга? Он не выдержал, спросил Джадда о его семье. Джадд долго молчал, а потом заговорил теми же короткими рублеными фразами, делая большие паузы, будто давая ему время понять или подбирая слова. Так он узнал, что Джадд — не настоящее имя айгрина, а прозвище. Что своё имя он, попав в плен, скрыл, притворившись потерявшим память при контузии. За что отсидел двое суток в бетонной яме, и не умер потому, что кто-то донёс, что он был сапожником, и его выпустили чинить охране обувь. И он очень надеется, что его имени так и не узнали, и не сообщили на ту сторону. Потому что у айгринов пленный — это предатель, и если он просто пропал, то семья осталась без пенсии и прочего, а если в плену, то семья за него ответит.
— Джадд, война кончилась.
— Закон нет конец.
С этим Гаор согласился. И спросил про остальных пленных. Ведь он даже не слышал, чтобы пленных делали рабами, будь Джадд не один такой, в камерах отстойника об этом бы знали. А там даже слова такого — айгрины — не слышали.
— Шахты, — ответил Джадд.
Так же просто и прямо он ответил на вопросы Джадда, о том, как сам стал рабом. Что понял из его рассказа Джадд, осталось ему неизвестным: никаких эмоций по поводу того, что родной отец продал сына в рабство, айгрин не выразил. То ли не понял, то ли не удивился.
На третий, по его подсчётам, день в яму скинули лопаты, и хозяин велел им засыпать свою парашу и вырыть новую у другой стены. А когда они выполнили приказ, им спустили лестницу и велели вылезать. И они невольно на целый
